- Слышь, Сыч, тут люк какой-то, - сказал Кокос, откинув ногой в сторону старый пыльный половик с пола.
- Надо же! Какая редкость в крестьянских жилищах! – заклокотал в ответ своим дурацким смешком Сыч, за который он и окрещен был этим прозвищем – Не иначе, как подпол. А в нем, как водится – клад. Пара трехлитровых банок с заплесневелыми огурцами и гнилая картоха насыпью.
- Не хочешь – не лезь, - угрюмо сказал Кокос, с кряхтением открывая, взявшись за металлическое кольцо, тяжелую деревянную и крышку, - Все, что найду – мое!
- Ага! Щас! – парировал в ответ Сыч, светя фонариком в затянутый паутиной открывшийся зев подвала, – Упадешь еще там в обморок, увидев какую-нибудь облезлую крысу, а нам – возись потом с тобой. Или еще хуже – сам скрысишь что-нибудь ценное и забудешь мне об этом сказать.
- Ты на что намекаешь? – обиженно сказал Кокос, в миру - Сергей Орешников, фамилия которого чьими-то неисповедимыми логическими вывертами лихо была преобразована в такую кличку. – Ты меня на крысятничестве ловил?
- Пока еще нет! Потому что возможности тебе не давал, - ответил Сыч, стоя на четвереньках над люком подвала и разгребая рукой паутину, - Воняет, как из могилы. Да и выглядит соответственно.
В это время сверху раздался страшный треск, сопровождаемый отборными матами, и во внезапно образовавшейся в потолке дыре, в клубах пыли и мелкой щепы, появилась, подобно сюрреалистической люстре, чья-то нога в грязном кроссовке.
- Боров, - давясь от смеха, опять заклокотал Сыч, - Говорила тебе мама – следи, сынок, за фигурой. Ты избушку-то не развали преждевременно по бревнышкам. Мы тут пока еще не все осмотрели.
- Не трогай маму, - ответил пока невидимый, за исключением свисающей с потолка ноги, Боров и тут-же добавил в сердцах что-то по матушке, пытаясь возвратить свою ногу в чердачное помещение, где находилось все его остальное тело, - Нет ничего здесь, кроме хлама.
- Ну, тогда опускай свою бренную тушку вниз любым удобным для тебя способом – сказал Сыч, - Кокос тут подпол нашел. Сейчас пойдем на проверку.
- Ногу снизу толкните, - проговорил Боров, - А то, кажись, застрял.
- Вот так и оставить бы тебя здесь, как Винни Пуха, пока не похудеешь, - проговорил Сыч, толкая на пару с Кокосом, застрявшую ногу Борова вверх, - Все равно пользы с тебя никакой. Один ущерб…
Опять раздался треск и, обрушив вниз облако пыли и деревянной трухи, появился наконец весь Боров, вывалившись, как здоровенная жаба прямо на головы своих компаньонов, сквозь, ставшую еще более обширной, дыру в гнилых потолочных досках.
- Что и требовалось доказать! – после непродолжительного молчания, скорбно продолжил лежащий на полу Сыч, брезгливо убирая со своей ушибленной груди, ногу, распластавшегося рядом, Борова, – Благодаря таким компаньонам, как Боров, наша служба становится не только трудной, но еще и смертельно опасной.
Никто серьезно не пострадал и через пару секунд вся троица, потирая ушибленные места, уже стояла на ногах, ругаясь на чем свет стоит. Сыч с Кокосом ругали Борова, а Боров, естественно – гнилые доски.
Эта, далеко не святая, троица, называющая себя охотниками за раритетами, давно уже колесила по окрестным деревням и селам, скупая по дешевке у местных аборигенов всякие старинные вещицы, не брезгуя мародерством и возможностью что-нибудь по тихому умыкнуть из пустующих домов в отсутствие хозяев и желательно в отсутствие злых сторожевых собак. Хоть и изредка, но попадались довольно таки неожиданные старинные вещицы, которые практически с руками отрывал, показывая невиданные чудеса щедрости, даже широко известный в очень узких кругах ценителей старины своим патологическим скупердяйством, антиквар Михайлыч. И за этот еще далеко незаконченный рейд троица успела уже прибарахлиться, помимо всякой мелочи, парой старинных икон, тройкой толстых церковных фолиантов в потертой телячьей коже и резным креслом - навскидку века восемнадцатого, покрашенного каким-то безмозглым деревенским дизайнером толстым слоем ядовито зеленой краски. После небольших реставрационных работ по снятию краски и последующего приведения его в божеский вид, кресло обещало принести хорошую прибыль. Бывший хозяин этого кресла - абориген-колхозник из последней посещенной ими деревни – был замечен честной компанией, варварски проминающим это богатство своим худым задом на летней веранде своего покосившегося домика и с глубокомысленным видом курящим козью ножку, размером с огурец. После непродолжительного торга абориген согласился отдать «этот хлам» за пару бутылок водки и милостиво дал согласие показать свои закрома – сарай с чердаком. На чердаке компаньонами был найден запыленный пейзаж в разломанной раме, предположительно работы Брейгеля и выкуплен за поллитру, а в сарае были найдены медный, слегка помятый, дореволюционный самовар и офицерская французская шпага с когда-то обломанным клинком и впоследствии переточенная под нож. Шпагу колхозник долго не хотел отдавать, он видите ли ей свиней режет и ему очень удобно, что брызжущая свинская кровь во время процесса зарезания, благодаря эфесу, практически не попадает на руки, но по итогу согласился на чейндж с Сычом на здоровенный эффектно выглядящий дешевый китайский нож в дермантиновых ножнах. Пока шел торг, Кокос незаметно прихватил из сарая, себе на память, висящий на ржавом гвозде за перекошенной скрипучей дверью, какой-то тяжелый бронзовый медальон с вроде бы языческими символами, которые мешала рассмотреть намотанная вокруг медальона бечева. Следуя крестьянской логике, этой штукой абориген пользовался, как отвесом.
Распрощавшись с радушным хозяином и разузнав у него поподробнее, как добраться до следующей ближайшей деревни, компаньоны двинулись дальше по намеченному маршруту на своей, изрядно замызганной грязью белой Ниве с прицепом, но, видимо, окончательно запутавшись в бесконечных развилках сельских грунтовых дорог, повернули не туда и только к вечеру, когда уже смеркалось, въехали в какую-то заброшенную деревню. Судя по чудом сохранившемуся придорожному столбу с, висящей на одном гвозде, потрескавшейся от времени, деревянной табличкой, деревня эта имела когда-то очень странное название: «Упырево». На карте деревень с таким названием не значилось, что впрочем, было неудивительно. Судя по тому, что от деревни осталось только пяток перекошенных от времени и наглухо заколоченных домов, а остальные дома уже благополучно завалились под влиянием стихий и времени и напоминали теперь кучи строительного мусора, поросшие густым бурьяном, селение это было покинуто людьми еще при царе Горохе.
Накрапывал дождь и компаньоны, не долго думая, взятым из машины топором, оторвали с дверей дома казавшегося поцелее, крест накрест приколоченные доски, решив в нем переночевать, а с утра обстоятельно осмотреть и его и остальные дома.
- Под ноги смотрите, - буркнул первым вошедший в дом Сыч, освещая себе дорогу фонариком – Доски насквозь гнилые.
Дернув посильнее, не желающую открываться, перекошенную дверь, ведущую из сеней в избу, Сыч, наконец, открыл ее с третьей попытки, чуть не оторвав себе руку, и вошел внутрь. Свет фонарика выхватил из темноты аскетическую и почти не тронутую ни людьми, ни временем крестьянскую обстановку. Похоже, люди оставили это жилище в спешке, ничего не забрав из своего нехитрого скарба. Деревянные, грубо струганные лавки, комод, стол со стоящими на нем чугунками. Даже в углу, затянутом паутиной, криво висел уцелевший иконостас с черными иконами и, болтающейся под ним, лампадой. Очень возможно, что случайно найдя эту брошенную деревеньку, друзья нечаянно отхватили Джек Пот.
- Темно, как у негра в ухе, - сказал вошедший следом Кокос, - Пойду-ка ставни расколочу, а то что-то неуютно здесь, как в склепе. Не по себе как-то.
- Давай, давай! – согласился Сыч, - Еще можешь и стекла в окнах от вековой грязи чистенько отмыть, да и полы отдраить заодно. Чтоб совсем уж уютно тебе стало. А Борову скажи - пусть рюкзак с пайком сюда тащит. Сейчас перекусим и - баиньки. Утро – оно, как водится, помудренее будет.